«Не страшно, когда бьют и угрожают. Страшно, когда ничего не можешь с этим сделать»

Письма фигурантов «Тюменского дела» в третий год заключения: о страхе, злости, надежде и стойкости

Андрей Карев, корреспондент судебного отдела

Фигуранты «Тюменского дела». Фото: телеграм-канал «Тюменское дело»

Ровно три года назад в Екатеринбурге, Тюмени и Сургуте задержали шестерых антифашистов. В сентябре 2022-го их обвинили в создании «террористического сообщества» и подготовке теракта. Тогда же, как рассказали адвокаты и сами обвиняемые, они подписали признания — якобы под действием пыток. По их словам, их били током, душили пакетом, избивали, грозились изнасиловать шваброй. Эти признания и легли в основу дела, которое сегодня известно как «Тюменское» — по названию города, где прошло следствие. До суда обвиняемые все время провели в СИЗО.

15 сентября в Центральном окружном военном суде возобновится процесс над Данилой Чертыковым, Никитой Олейником, Денизом Айдыном и Юрием Незнамовым. Дело еще одного подсудимого, Романа Паклина, выделено в отдельное производство. После пыток его здоровье резко ухудшилось: отнимается рука, мучают боли в сердце, падает зрение. На одном из заседаний он сказал, что почти ослеп на один глаз. В СИЗО-1 Екатеринбурга, где содержится Паклин, ему отказали в медицинской помощи. Адвокат уже подал жалобу.

Позже на следствии все пятеро отказались от признаний и сейчас пытаются в суде добиться справедливости. Как прошли для них эти долгие три года? Что помогло выдержать давление и страх? И что сегодня позволяет держаться, не теряя рассудка? Об этом фигуранты «Тюменского дела» рассказали в письмах «Новой газете».

Данила Чертыков:

«Осознание того, что это не конец, — дает силы»

Действительно прошло достаточно много времени, даже иногда самому не верится. Как мне кажется, в первые несколько месяцев полностью пришел в себя, свыкся с окружающей реальностью и успокоился. Да, был момент, который пошатнул мое спокойствие, — это было увеличение количества статей, но, думаю, уже в тюремной обстановке с этим быстрее справляешься. В целом не на что жаловаться — начало четвертого года в СИЗО я встречаю в отличном физическом и моральном состоянии. Помогли мне все это пережить жена, мама, и друзья — все те, кто со мной остался после всего случившегося. Большой моральный буст давало общение с парнями, ведь мы находились в абсолютно одинаковых условиях, и, конечно, поддержка со стороны общества. Передаю большой привет всем тем, кому мы небезразличны и кто продолжает нам писать изо дня в день, из года в год. В трудные минуты сам старался минимизировать мысли обо всем произошедшем, а то в этой теме можно было утонуть. Старался больше заниматься своими делами, отвлечься. Если совсем было тяжело, то просто анализировал все происходящее, как и что сделать, — это, скорее всего, профессиональное (по профессии Данила ветеринар. — Ред.).

В первые дни [в СИЗО] все казалось нереальным. Этот временной отрезок с задержания до попадания сюда был заполнен совсем не радушными словами и действиями сотрудниками. Как и у любого здравомыслящего человека, мыслей трагических не было, в голове была простая фраза: «Ну вот я и в тюрьме». Первое время была небольшая надежда на перевод под домашний арест. Сокамерники в этом меня убеждали, но, посмотрев, как все происходит, понял, что сидеть еще долго. Сначала совсем не хотелось про все это думать, максимально много читал, но не думать совсем не получалось. Абсурдность происходящего не давала покоя. Конечно, понимание того, что такое тюрьма, как и что здесь устроено, — понимание было. Не был готов к информационному вакууму — совсем не представляешь, что происходит с родными и близкими. Ведь я ясно понимал, что произошло со мной, может еще раз произойти, но уже с ними. Небольшой дискомфорт испытывал из-за маленьких размеров камеры. Нужно было интегрироваться в абсолютно новый социум. Моя жизнь и интересы не соприкасались с тюрьмой, а тут раз — и я тут. Надо было быстро переключиться.

За это время у меня в течение жизни мои ценности практически не менялись. Это все «фундамент» личности — все твердо, четко и ясно. Важным я считаю поддержку и помощь людям, которые, как и я, оказались в такой же ситуации (не важно, какая статья).

Без честных и доверительных связей очень легко сойти с ума. На второй план уходит эгоизм, остается лишь в адекватных количествах. Многие говорят, что этого делать не стоит, будут использовать. За три года я этого не заметил, и надеюсь, дальше будет так же. <…>

Больше всего меня удивило в себе — несгораемый энтузиазм в поглощении печатной литературы и любых других изданий. Хотя многие из этих факторов особо новыми не назвать, просто порадовало то, что они не угасают и по сей день. Думаю, это превратилось в своего рода ритуал. Будь это прочтение книги или простая тренировка. Может, был бы я на воле, то нашел себе оправдание тому, что отступил от намеченного графика, а тут себя точно не сможешь оправдать. Некоторые люди говорят, что у меня неплохо получается писать. Хотя я думаю, что выходит суховато, не особо красочно, но все-таки приятно. Из негативного могу отметить то, что стал агрессивнее, быстрее завожусь. Хотя, казалось бы, ситуация крайне незначительная, а тут такая реакция — такого за собой не замечал. Всегда старался быть конструктивным и снизить влияние эмоций, а тут не выходит. Походу длительное нахождение в изоляции заставляет быть намного злее, чем сам этого хочешь. Хотя, может, дело и во мне, тут надо подольше подумать. Благо времени навалом. <…>

За все время со стопроцентной уверенностью могу сказать, что испытывал два страха. Во время задержания был страх за жену. Она находилась со мной в одном отделе, а угрозы поступали нам постоянно. Во второй раз — это было в тюрьме — страх неизвестности.

Я не смог ответить себе на вопросы: что будет дальше? Как быть и что делать? Как быть моим родным? Что их может ждать? Вся эта кипа вопросов, словно на репите, могла кого угодно испугать. Может, прозвучит странно, но за себя я вообще не переживал. В минуты дискомфорта, тревоги и бесконечных дум обо всем помогало отвлечься чтение книги или занятие спортом, попытаться сфокусироваться на что-то другом. Помогало общение с парнями [фигурантами дела], одно время сидели по соседству. А ночью больше всего помогало вернуться мыслями домой.

Я думаю, если не вдаваться в описании встречи с родными и близкими, когда окажусь на свободе, — это и так понятно, потому что я по ним очень соскучился, то мне бы очень хотелось взять жену и сходить с ней на вечерний или ночной киносеанс. Эти походы у нас были очень атмосферными, поэтому очень хочется вновь почувствовать эти эмоции.

А в тот день [задержания] я уже не возвращаюсь. Может быть, первое время, да, думал, что как такое могло случиться, до каких мерзких поступков и угроз могут опуститься люди. Хотя их людьми вряд ли можно назвать. Сейчас не вижу смысла туда возвращаться. Зачем? Что случилось, то случилось. Что можно было сделать иначе? Не думал об этом. Это из серии подготовиться к несчастному случаю. Все происходит именно в тот момент, когда этого совсем не ждешь. Вряд ли этот день у меня был помечен в календаре, чтобы как следует подготовиться:)

Осознание того, что это не конец, — дает силы. Самоотдача родных и близких — дает силы. Ощущение полного, как физического, так и душевного баланса, — дает силы. Из многих факторов, многих кирпичиков строится сила духа, которая уже вряд ли сломается. Выводы сделаны, информация получена и проанализирована, так что готов ко многому. Раз выпала такая доля, надо пройти этот путь достойно. Тем более когда я вижу, как из всех сил старается и не теряет надежду моя жена, то я не имею права опускать руки. Я должен соответствовать.

Никита Олейник:

«Перестал понимать людей на воле. Они живут в мире постоянной суеты»

Никита Олейник. Фото: телеграм-канал «Тюменское дело»

Если признаться честно, то я особо «не справлялся» и «не восстанавливался» после произошедшего. Все эти процессы прошли как-то мимо меня. Я имею в виду, что еще в бытности вольным Человеком, я, конечно, слышал и читал обо всех этих страшных историях, что происходили и продолжают происходить в местах лишения свободы и не только. Но я думаю, тюрьма имеет влияние не столько на «внутреннее» свое тело, но и на тело «внешнее» — общественное. Она имеет свойство заряжать, мы живем внутри «заряженного тела». Читая обо всем этом, ты невольно все это «впитываешь» и сам, с одной стороны, становишься соучастником. Злу ведь необходимо, чтобы его видели, особенно если это зло показательное. Наблюдая все это, ты со всем этим срастаешься, ты привыкаешь, оно становится частью повседневности. Возможно, по этой причине мне это далось как-то так. Я бы не назвал это словом «легко», я бы назвал это «обыденно». Начало своих заключений я не прокручиваю и не переживаю. Оно просто есть.

Когда ночью в дверь моей квартиры постучали, я взглянул в глазок и увидел человека в форме с оружием в руках, — я сразу все понял. Первая мысль была о том: «лишь бы не тронули Настю», до того, как открыть дверь, я попросил ее лечь на пол и не волноваться. А вторая мысль: «ну вот и моя очередь». После начала конфликта в Украине где-то глубоко, на задворках сознания так или иначе ютилась мысль о том, что «механизм может задеть и меня или кого-то из моих близких. Невольно примеряешь на себе: «как меня задержат?», «как будут пытать?», «как я себя поведу?» и т.д. Я думаю, многие это прокручивают в своей голове. Скорее всего, морально я был к этому готов, но я не был готов к циничной подлости. Я имею в виду, что когда тебя пытают, бьют, унижают — это одно. Пытают ведь тебя, а не кого-то другого. Кого из нас не били? Думаю, многие, кто родился в России, хотя бы раз в жизни дрались или получали по лицу так или иначе. Я хочу сказать, что насилие как таковое, оно всегда где-то рядом, оно привычно, словно растворено в воздухе. Но когда угрозы сотворить то, что сотворили с тобой, поступают в отношении твоих близких, — это другое. Это просто нечестно. Я знал, что для каждого свой метод, но все равно как-то не мог свыкнуться с мыслью, что методы могут быть такими подлыми.

Я убедился: не бывает людей не ломающихся, бывают «плохие» палачи. Мои палачи были «хорошими». Сложное — это переживать за других. Ведь ты не знаешь, что могут сделать с ними. Неизвестность за других — она пугает. Я в этом убедился тоже. 

Первая мысль после пыток и попадания в тюрьму: «тесно». Остальное лично для меня было вторично. К тесноте быстро привыкаешь, потом каждый пустой квадрат помещения начинает казаться огромной площадью. К внутренней жизни и контингенту я адаптировался легко. Само собой, заболел, приобретая коллективный иммунитет. Был сентябрь месяц, отопление еще не включили, приходилось спать на полу из-за перенаселенности камеры. Мне легко находить общий язык с теми людьми, у кого «написано синим на плечах», так как большой процент жителей моего города — бывшие сидельцы. Это норма, если сидел дядя или отец, иногда мать. Так что с этим проблем у меня не было. Подтвердилось мое убеждение о том, что жить можно везде — были бы люди рядом. Жить можно, но не со всеми. Второй мыслью было: «не верь, ни сотрудникам, ни арестантам, ни адвокатам». Когда мне сказали, что я пойду домой на первой мере пресечения, — я засмеялся. Это даже своеобразный маркер на длительность нахождения. Если человек шутит насчет того, что «через две недели домой пойду, — то он сидит достаточно долго для понимания того факта, что домой он не пойдет. Попав внутрь стен, вырваться крайне сложно — это пришлось выучить.

Основной набор ценностей (по большей части) остался прежним. Лишь в некоторых аспектах произошли корректировки. Наконец я стал больше ценить прямоту и честность. Открытая ненависть лучше, чем «ненависть немая». Такой же подход касается и трагичного с воли, не многие способны понять, что Человеку в заключении лучше говорить о проблемах и переживаниях, а не замалчивать их. Еще для меня важно соблюдать «чистоту коммуникации», т.е. не болтать по пустякам, я как-то стал менее разговорчив в этом плане. Если слова — то взвешенные, если мысли — то о чем-то существенном. Но при этом всём коммуникация сама по себе в принципе стала важна. Особенно с близкими, с товарищами. Общаясь через письма и призму общего горя — начинаешь открывать новые грани в Человеке, в людях в целом. Для меня еще важнее стало держаться своего круга.

На второй план ушла открытость, и появилась осмотрительность. Не сказать, чтобы я впал в полное недоверие к окружающим, вовсе нет. Скорее стал более «чистоплотным» в плане контактов. 

Еще открыл в себе способность уживаться с самим собой в одиночестве. На самом деле очень сложно просто сидеть на месте и слушать тишину, когда ты один в карцере, например. Этому тоже пришлось научиться, и это помогает впоследствии. Еще из положительного — стал более дисциплинированным. Когда твой быт скуден, создать «иллюзию наполнения» помогает система действий. Ежедневно я делаю «то и то», и выходит «это». Дает жизни стимул и наполняет ее смыслами. Я научился не поддаваться порывам и взвешивать все за и против. Понял, что «мосты» могу выстроить практически со всеми, как и равнозначно «сжечь» тоже. Из отрицательного — перестал понимать людей на воле. Это заключается в том, что они живут в мире постоянной суеты, и самое скорбное — суеты бездеятельной. Ну и очень много говорят не по делу. Думаю, это лечится. Самое, что тревожит, на второй план ушла тактичность (из-за прямоты, скорее всего). Если на воле я еще подумал бы: щадить чувства других или нет, то сейчас это мало волнует. Тюрьма воспитывает жестокость. Жестоким быть сложно. <…>

Самый острый момент страха у меня возник во время пыток, когда мне тихо прошептали на ухо о том, что ток применят и к родным. После страха не было, была тревога — думал, что меня обманули.

Унимал ее очень просто, раскладывал ситуацию на составляющие. Что-то взвешивал, сравнивал и всегда приходил к выводу, что тревога, в сущности, ничего не изменит. Осознание этого позволяло брать себя в руки. <…>

Сейчас от переизбытка [сегодняшних] новостей тошнит, называю все это «шумом», так как по большей своей части не трогает вовсе. Ну кроме одного основного момента: все большего и большего скатывания в бездну прошлой нашей общей жизни. Заметил, что для Человека в изоляции происходящее вне стен воспринимается иначе, чем для людей относительно свободных. Как какой-то параллельный мир, со своими правилами и законами. Словно смотришь через увеличительное стекло наоборот. И тут возникает два варианта: либо ты за этим миром пристально следишь (что доходит до абсурда, как я писал выше), либо ты на нем не зациклен — живешь здесь и сейчас. Себя отношу ко второй категории. В любом случае, та информация, что поступает, — «неполноценная», она кем-то «переварена», «перекроена» и преподнесена как надо. Нет поля для критической мысли, а оно нужно.

В этом месте, где я сейчас, разница [между политзаключенными и остальными зеками] чувствуется. До этого были места, где разницы между арестантами не было совсем. Думаю, это связано с тем, что все больше и больше людей попадают в застенки по аналогичным статьям. Количество достигает критической массы. Разница в отношении заключается в том, что на политических смотрят как на что-то неизвестное. От того возникает недоверие и даже страх. Проще ведь давить на того, за кем не следят на воле, и за кого, как говорится, «не качают». В целом же она, конечно, чувствуется [разница], но я бы не сказал, что критично. Все всё прекрасно понимают, в том числе и сотрудники. Многое зависит от места.

Нынешний быт — это что-то настолько стабильное, что перемена рациона питания — уже событие! Один хороший Человек сказал мне, что «убивать» время — это не выход. Нужно его с толком прожить.

Вот я и стараюсь день ото дня проживать так, чтобы не быть бесполезным в первую очередь для себя. Ежедневно книги, ежедневно спорт, иностранные языки и т.д. То, что требует массы времени, то, на что на воле этой массы не хватало. Все это спасает. Еще нашел отдушину в творчестве: рисунки, текст, стихи — все это переносит в иные плоскости мое однотипное существование. Так я могу влиять не только на себя, но и на окружающую действительность. По крайней мере, думать так — успокаивает. Так как сейчас со мной люди, севшие за убеждения, взгляды и политику, — мы не говорим о политике. Во-первых, это очень надоело. Во-вторых, это опасно. Если и ведем разговор о чем-то подобном, то максимально абстрактно. В основном, обсуждаем прочитанное, делимся мыслями, чем-то из прошлого или оцениваем бытовое настоящее. Часто шутим — юмор практически всегда «черный». Лучше я не буду приводить примеры:)

Если бы оказался на свободе — в первую очередь, то поспал бы в своей постели. Или пробежался бы. И конечно, послушал бы тишину, но не ту тишину, что иногда слышно в тюрьме, а другую — безопасную. А после — посетил бы лес, прикоснулся бы к деревьям.

В день задержания я не возвращаюсь, по большей своей части — это незначительная величина. Ну, возможно, кроме одного момента, что особенно въелся в память. Уже стоя на улице, с наручниками на запястьях и с вооруженными людьми по бокам, я посмотрел в небо, на дом и подумал: «я сюда вернусь не скоро». Настю посадили в полицейский автомобиль на заднее сиденье, окна были затонированы, но я знал, что она там. Я перевел свой взгляд в ту сторону и улыбнулся. Пусть скованный, но не такой уж и беспомощный, мне хотелось показать ей, что все не так уж и плохо. Впоследствии я узнал, что она видела эту улыбку. Нет, я не думаю о том, что можно было что-то изменить или жить иначе. История — дама суровая, она не сослагательна.

Сейчас весомая часть моих друзей сидит через стену. В общей же своей массе, конечно, были и те, что отвернулись сразу, были и те, что чуть позже. Я не держу на этих людей зла, время такое, ничего удивительного. Были и есть те, что остались рядом, активно участвуя в моей жизни. Этим людям я кланяюсь и благодарю. Появились новые, поддержка которых не позволяет опустить руки. Думаю, жизнь из этого и состоит, из утрат и приобретений. Но это не столь важно, важнее сохранить иное, великие чувства: любовь, свободу, солидарность — это и есть личное наполнение.

Дениз Айдын:

«Много ненависти, злобы»

Дениз Айдын. Фото: телеграм-канал «Тюменское дело»

Я до конца не осознал, какой след остался после всех этих событий. Что касается пыток, я не просыпаюсь от кошмаров, не испытываю приступов паники или что там еще происходит с людьми, пережившими травмирующую ситуацию. Ничего такого. Но много эмоций до сих пор кипит. Много ненависти и злобы. Так что, получается, я с этим не справился.

После двух суток без сна в ЦПЭ (Центр по борьбе с экстремизмом), потом сутки в ИВС на шконке я подумал следующее: «Ну все, п****, посадили. И на этом все». Первые дни заключения вообще не до того было, чтобы размышлять о чем-то. Просто пытаешься прийти в себя. Поначалу это все просто кажется чем-то нереальным. Была какая-то тупая уверенность и надежда, что еще чуть-чуть — и все это закончится. Позже приходит понимание. И вот этот период самый сложный. Потом привыкаешь, продолжаешь жить спокойно.

В себе не чувствую каких-либо кардинальных изменений. Стал ценить больше родных и близких после всего пережитого вместе с ними. В остальном на мир смотрю теми же глазами, что и до тюрьмы. Только некоторые краски в картине мира стали темнее.

Из отрицательного — то, что сломался в момент физической слабости. Хоть тогда другого варианта не было. Я же все-таки не спецагент. Мне все равно до сих пор стыдно.

Из положительного — то, что в дальнейшем не сломался еще раз ради собственной выгоды за счет других. Не считаю это поводом для гордости. Это вообще должно быть в порядке вещей для любого, кто считает себя Человеком. Но, к сожалению, далеко не все думают так же.

[Момент страха был] Когда раз за разом душили пакетом ровно до того момента, когда начинает казаться, что сейчас умрешь. Когда угрожают, что твою любимую девушку «пустят по кругу», а ты точно знаешь, что она находится в соседнем кабинете.

И ты не можешь ничего сделать, кроме того что согласиться на все, что от меня хотели. Не страшно, когда бьют и угрожают. Страшно, когда ты понимаешь, что ничего не можешь с этим сделать.

Первый год в заключении, когда писали новости в письмах, тогда многие сводки удивляли и задевали. Но спустя несколько лет, когда в сотый раз читаешь про очередной арест, срок, репрессивный закон или про «героя», убившего свою жену в пьяном угаре, это все как-то перестает задевать, просто думаешь: «ну вот так мы теперь живем, разве когда-то было иначе?» <…>

Я надеюсь все-таки свою жизнь потратить на что-то значимое. Я ведь ничего не успел сделать, поэтому не могу позволить себе опустить руки. Конечно, близкие люди не последнюю роль играют в моей жизни.

Роман Паклин:

«Бездна пугает, а когда погружаешься в нее, уже намного проще»

Роман Паклин. Фото: nashgorod.ru

Действительно, прошло уже три года с момента моего задержания. Время не остановить. А сцены пыток, увы, не выкинуть из головы. Они страшно будоражат и заставляют просыпаться ночью. Столкнулся с бесчеловечностью, с диким страхом за свою жизнь и жизнь своих близких. И все в шаговой доступности. Прошло достаточно времени, но не удалось забыть и перестать ненавидеть пытателей. Отголоски их работы сказались на моем здоровье и в том, что я сейчас сижу в тюрьме.

Вначале, когда оказался в заключении, была пустота, вообще ничего не думал. Подняли в камеру — и первое, что пришло на ум: как вообще вы тут живете? Я чуть не произнес это вслух, но я уверен — на моем лице это считывалось. Так уж вышло, что я брезгливый и долго сживаюсь с людьми. Мне проще жить одному, а тут много, непонятно, кто такие и чего они хотят от жизни и от меня. Потом освоился и прижился.

Не был я готов ни к чему [в СИЗО]. Жил по наитию, придерживался базовых слов. Кто был, тот знает поговорку: «Не верь, не бойся, не проси». Вот ей и придерживался. Я не курю, поэтому меня это спасает. Проще жить, когда не куришь. Рекомендую всем, кто планирует попасть сюда, — бросайте заранее!

Самое сложное — жить в огромном пространстве с учетом того, что у тебя ничего нет. Жить с сознанием того, что тебя постоянно снимают и слушают. Жить с паранойей. Жить в праздники без возможности связаться с внешним миром.

Узнал о себе, что, оказывается, я жадный, собственник, плохо пишу и мне еще не хватает личного пространства. Люблю поспать в тишине (с выключенным светом). Терпеть не могу чужие запахи, брезгую пить с кем-то или есть. В общем, говорю о жизни с теми, кто меня окружает, много граней, где вы сходитесь. Но есть то, с чем не смогу смириться. Стараюсь научить тех, с кем я живу, какому-то базовому понятию личного пространства и общим вещам (можно поругаться из-за пустых пачек от сигарет или отсутствия туалетной бумаги), которые все пользуются. По поводу собственничества и жадности: то я с этим борюсь и побеждаю. Открытия этих аспектов в моей жизни было неожиданностью для меня и неприятностью. Много чего сам делаю для арестантов, а они делают для меня. Жизнь в камере — постоянный труд. Это как небольшая фирма, где вы продвигаете то, что вам нужно, теряя при этом минимум и приобретая максимум.

Страх я испытывал, когда вместо твоего адвоката приходит неизвестный тебе человек или когда ведут в кабинет, приходит сотрудник и говорит: «на перевод». Или забирают на этап, а ты никуда не едешь. После этого выдыхаешь и шагаешь в бездну.

Бездна пугает, а когда погружаешься в нее, уже намного проще. Собрался, попрощался и пошел. <…>

Люди, что меня окружают, живут свою прежнюю жизнь, а ты радуешься тому, что у них все хорошо. Реально можешь порадоваться, когда они пишут про свои взлеты, триумф, победы. И огорчаешься, когда им бывает плохо или тяжело. Сравнимо, наверное, с тем, что называют «отпуск». С тем отпуском, когда что-то случается. Твои близкие переживают, например, потерю паспорта или чемодана, а ты искренне пытаешься им помочь, но не можешь. <…>

По поводу какого-то особого отношения к политзаключенным. Мне кажется, они [сотрудники СИЗО] всех ненавидят. Я придерживаюсь мнения, что не важно, какая у тебя статья, вы попали сюда и должны теперь сидеть, а они ждут, когда мы сами тут перегрыземся. Поэтому кооперация — это то, что спасает. Попал в царство Арго, нужно не забывать, что в первую очередь ты человек и ничто человеческое тебе не чуждо.

Юрий Незнамов:

«Главное — преодолеть первые потрясения, а дальше будет легче»

Юрий Незнамов. Фото: nashgorod.ru

Одним из факторов, почему я смог восстановиться после всех событий, стало время. За три года можно смириться, наверное, с чем угодно и жить дальше. Но есть более важные вещи, благодаря которым это стало возможно.

• Во-первых, огромная поддержка родных, близких и всех тех, кто откликнулся на мою беду. Большим облегчением были первые письма и посещение моего адвоката. Я тогда чувствовал полную беспомощность и полное непонимание того, что произошло. Письма и другая связь с внешним миром оказались сильнейшими факторами того, что я не свихнулся в начале этого безумия. Мне также помогли мои товарищи. Я очень благодарен всем, кто хоть как-то поддержал меня.
• Во-вторых, мне помогла занятость. В основном это были книги, но и они были далеко не всегда. Когда ничего нет, то стены начинают сильно давить. Свои книги я смог получить только через полгода. Чего-то стоящего кроме пары-тройки книг не было. Как не было музыки по радио или хотя бы каких-то новостей. Стоит ли говорить о том, что я радовался разным мелочам: полученные фотографии, цветные карандаши или что-то из вкусностей. Местную еду было невозможно есть.
• В-третьих, это воспоминания. После того, что с нами произошло, лично я позабыл очень многое. Но то, что осталось, — это те хорошие моменты моей жизни, которые согревали мне душу. В то время как все остальное давало хорошую пищу для размышлений. Скажите честно, много ли у вас времени, чтобы хорошенько подумать о своей жизни, взвесить все и, возможно, переосмыслить?

В первые дни мыслей было так много, что в каких-то моментах я сходил с ума. Голова разрывалась на части. Я пытался понять, что произошло на самом деле и почему я оказался в тюрьме. Самые ужасные мысли были о том, что все может повториться. Что мешало им снова увести в свой отдел и запытать? Все это было подобно тому, как если бы вам дали по чашке крепкого кофе и заставили написать сценарий про Сталина, а если облажаешься — умрешь. В тот момент я еще думал, что есть какая-то реальная судебная система, в которой у невиновного человека есть шансы доказать свою правоту. Сейчас я знаю, что доказать невиновность достаточно легко, если она есть, но это ни на что не влияет. Будь ты хоть трижды невиновен, если ты сюда попал, то тебе обязательно светит срок.

К чему был не готов? А как к этому вообще можно быть готовым? Мой организм не был готов к такой сырости, и когда я оказался в тюрьме, то меня всего трясло от холода.

А что касается остального — это для меня было очередное испытание. Я умею общаться и находить общий язык, умею правильно отстаивать свою позицию и понимаю, в какой реальности нахожусь, так что к остальному я был готов. Это если мы говорим о том, что происходило в тюрьме. Но есть еще жизнь за стенами. Там все поменялось в отношении меня — это был крах, к которому я не был готов.

Почти все друзья отвернулись по разным причинам. Кому-то просто нет дела, а кто-то поверил в обвинение. Может, им так легче найти причину, чтобы не впутываться в это, а может, и что-то другое. Почти все остальные, кто остался, тоже покинули меня один за другим. Видимо, это печальная участь тех, на кого упал ярлык «преступника» и тем более «террориста». С ума сойти…

Что сложно? Не сломаться в начале пути. Главное — преодолеть первые потрясения, а дальше будет легче.

Мой взгляд на жизнь, мои ценности остались прежними. Все, что на воле тянуло меня вниз, — исчезло, убеждения лишь окрепли. Хотя есть кое-что еще. Я поменял отношение к заключенным. Масштаб того, скольких людей коснулось «правосудие», — поражает. Спору нет, кто-то виновен, кого-то находят по реальным следам и сажают за реальное преступление. А вот если капнуть чуть глубже, то картина меняется целиком. Я не хочу пытаться рассказывать о том, какие люди носят розовые очки на воле, и не буду. Правда сегодня мало кому нужна.

За время заключения я открыл для себя то, как могут быть полезны книги. Также снова появилась тяга к приготовлению еды. Это просто замечательно, когда тебе удается сделать какое-либо новое блюдо на все 100%. Это не простая задача в условиях СИЗО. Тем более список разрешенных продуктов ограничен. Приходится выкручиваться, находить альтернативы. <…>

Еще я открыл в себе то, что полюбил писать. Время от времени создаю персонажей, описываю их жизнь, и все на любительском уровне, поэтому пока особо ничего не выкладываю. Я стал еще больше любить свою профессию и относиться к ней более серьезно. Ощущается то, что внутри копится очень много энергии, которая вырвется после освобождения и готова будет облететь весь мир. Этого я очень сильно жду. <…>

Моменты страха были в самом начале. Несколько раз я и, правда, настраивал себя на то, что я вот-вот умру, а точнее, меня убьют.

Не хочу подробно расписывать все. Скажу лишь то, что это было тяжелое первое время заключения, у моего страха были глаза велики. А что я делал? Готовился встретить любое испытание. Но ничего в итоге не случилось, и я этому рад.

По поводу быта — все дни достаточно одинаковые, и отличаются лично у меня целые периоды, что длятся по несколько месяцев. Периоды отличаются настроем на те или иные дела, на то, какое из направлений меня больше всего привлекает в данные момент. К примеру, этот месяц у меня повышенное внимание к рисованию, пишу и занимаюсь сценарием, изучаю испанский, изучаю что-то новое.

С сокамерниками легко нахожу общий язык. Они часто меняются, и это позволяет увеличить круг знакомств, услышать их истории. Что обсуждаем? А чем это может отличаться от тех разговоров, что появляются у всех при встрече с друзьями или оказавшись в новой компании. Все стандартно, ничего особенного.

Конечно, попадаются ужасные персонажи. Я долго слушаю, ведь мне важно понять, что за человек со мной находится. Но общение как таковое с такими людьми я не поддерживаю. Некоторые из таких пытаются залезть к тебе в голову и убедить в своих фантастических взглядах на жизнь.<…>

Я скучаю по свободе, по тому, что ты волен сам принимать решение, куда идти и что делать. Я скучаю по времени, которое проводил с семьей, и жалею, что делал это не так часто, как мог.

Я скучаю по своей жизни, целям, к которым шел. Все это сменилось лишь подобием жизни. Я забыл, что значит быть свободным…

Также хочу добавить, что расшатало мою психику в первые полгода. Я содержался в жаркой камере с горячими полами и большими батареями. Была прямо таки баня. Ко мне подселили свихнувшегося деда, который очень любил Соловьева, а когда он злился, то глаза из орбит вылазили, и лицо краснело. Но самое губительное, к чему я готов не был, — это радио. Администрация СИЗО включала радио с 6 утра до вечера с лекцией, которая разъясняла права подозреваемых. Несколько предложений буквально крутились целыми днями. Это было пыткой для меня. Добавьте к этому вечное ожидание чего-то плохого, голодные дни.

Наверное, тут стоит подвести какие-то итоги. Но напрашивается только один — то, что произошло с нами, может случиться с каждым в любой момент. Берегите себя и проводите больше времени с теми, кого любите. Это самое важное! Никогда не сдавайтесь! Миру быть