Основано на выбитых показаниях

Шутки о пытках

Адвокат Александр Мелешко, знакомясь с материалами допросов свидетелей по делу саентологов, обнаружил на томе карандашную надпись: «Свидетели (плохие)», а на листах протоколов — розовенькие стикеры с пометками: «Дебил, но точно знает, что нет экстремизма и платных услуг», «Знает много, но молчит — передопрос с электровспоминателем».

«Надо полагать, «электровспоминателем» называют то, о чем писал Виктор Филинков (один из фигурантов дела «Сети») в своих свидетельствах пыток», — комментирует член петербургской ОНК Екатерина Косаревская.

Руководитель адвокатской «Команды 29» Иван Павлов отмечает, что «следователями в деле саентологов являются те же сотрудники ФСБ, что и в деле о террористическом сообществе «Сеть».

По словам Косаревской, с начала года в ОНК Петербурга поступали жалобы на применение пыток электричеством в рамках четырех не связанных друг с другом дел, что ведет ФСБ.

Те, кого пытают, тоже пытаются шутить. Чтобы выжить. Чтобы не сойти с ума.

Дмитрий Пчелинцев, прошедший два круга истязаний, между первым и вторым писал своей жене:

«Свет горит 24 часа в сутки. Если не отпустят как невинного, то отпустят из-за развившегося Альцгеймера. Влажность такая, что отпустят из-за туберкулеза, а грязно так, что отпустят из-за гепатита. А курю столько, что отпустят из-за рака. И так много шоколада вы мне передаете, что отпустят из-за диабета. Шучу, конечно. Никто меня не отпустит».

Мое первое письмо Диме доставили как раз в день его рождения, 14 мая. Тем же днем он отправил ответное:

«Я уже лет десять не придаю этой дате особого значения. Но сегодняшний день как-то иначе окрашен. Может быть, СИЗО, со свойственной ему навязчивостью, вынуждает различать оттенки серого, но я совершенно точно чувствую, что сегодняшний день улыбается мне (или смеется надо мной). Происходят совершенно поразительные вещи! Как, например, с самого утра выключили радио. Учитывая, что там обычно играет с 6 до 22 ч, это не иначе как подарок судьбы. Ангелина, моя жена, принесла передачку, в которой, кроме прочего, был набор для самокруток и мой любимый табак! Больше полугода не пропускали, да я уже и думать забыл, а сегодня пропустили! И сегодня я наконец впервые курил с удовольствием. Читаю о первых поселенцах Северной Америки, рассказы О’Генри, и там постоянно кто-нибудь крутит табак. Все это я пишу по одной причине. Как так вышло, что я столько значения придаю таким простым вещам? Было бы замечательно научиться этому из любви к жизни, а не от жалости к себе. Это место выжимает из меня все соки. Ваше пожелание сохранить себя для меня очень ценно, поскольку мне важно, что кто-то действительно понимает, что происходит здесь со мной. И это понимание снимает с меня часть той боли, которую я проношу через время в попытке ухватиться за что-то знакомое, без оправдания или привыкания к этому месту. Я пообещал себе, что никогда не смирюсь. […] Не потерять себя, находясь тут, — огромный труд. Уже почти семь месяцев я сижу в одиночной камере. Можно было сдаться и перестать бояться, жить, зная, что больше не будет боли. Но подобное стремление равносильно стремлению к смерти».

Мое второе письмо зависнет между цензором и получателем почти на месяц, в статусе «принято в работу».

15 июня на процессе по продлению меры Дмитрий сообщит, что письма приносить перестали. Работники СИЗО на его «почему» отвечают — «все вопросы к ФСБ».

Во время перерыва в заседании он успеет рассказать допущенным на вводную часть родным и правозащитникам о болях в сердце, выпадающих при кашле сгустках крови и всего двух оставшихся жевательных зубах, остальные — под удаление. «Эти два зуба расположены с разных сторон, то есть мне нечем есть, нечем жевать. В медзаключении пишут — «осмотрен», «даны консультации», «лечение назначено», но никакого лечения нет».

Из адвокатского опроса Дмитрия Пчелинцева от 6 февраля 2018 г.:

«…когда меня пытали током, у меня был полон рот крошеных зубов от того, что я сжимал зубы от сильной боли, и у меня была порвана уздечка языка, весь рот был полон крови и в один из моментов один из пытавших сунул в рот мой носок».

«Музыкальная шкатулка»

Семь месяцев Пчелинцев содержится в одиночной камере. Когда на суде в перерыве кто-то крикнул ему ободряюще: «Пиши книгу!» — Дима ответил: «Пишу, только она вам не понравится».

«СИЗО — это такое место, где ты ничего не хочешь. У меня больше свет в комнату не проходит, то есть в камеру. Если раньше, в начале весны, солнце еще как-то проходило через камеру, то теперь слишком высоко проходит и вообще не попадает. А у меня решетка, потом подоконник, примерно 1,4 м, то есть никакого варианта нет. В принципе, я думал о том, что уже не чувствую себя живым, я не чувствую даже, что у меня получится жить. Я вот сейчас с вами общаюсь, а у меня как будто слова просто вываливаются хаотично, не совсем осознаю, что сказал, о чем говорю… Я и в зеркале уже себя не вижу. Меня каждый день досматривают, я раздеваюсь перед посторонними людьми догола, я спускаю трусы и приседаю, несколько раз нужно присесть, чтобы продемонстрировать, что из тебя ничего не вывалилось… Когда спрашиваю: «А почему я все время в наручниках?» — мне отвечают: «Ну, этого требует следствие».

Обращаясь к родительскому комитету, Дмитрий попросил в первую очередь заставить администрацию СИЗО отключить то самое радио, о котором упоминал в своем письме.

«Просто играет откуда-то из вентиляции, притом играет так громко, что порой даже не то что читать невозможно, мыслей своих не слышишь. Вы как-нибудь послушайте, что такое 101.8, просто включите на радиоприемнике. А у нас это играет с 6 до 22».

Эта практика, распространенная нынче в изоляторах по всей России, может быть отнесена к акустическим пыткам — помните известный эпизод с помещаемым в «музыкальную шкатулку» Бекасом в «Ошибке резидента»?

Такой метод психологического воздействия известен не только по кино. В тюрьмах Абу-Грейб и Гуантанамо агенты ЦРУ применяли его к подозреваемым в терроризме.

Эффективность звуковой атаки ставится специалистами в зависимость от громкости, продолжительности и «культурной неприемлемости для жертвы». Шум обладает аккумулятивным эффектом — акустические раздражения накапливаются в организме подобно токсинам, все сильнее угнетая нервную систему.

То, что орущее в камере весь день радио можно отнести к опасному и вредному воздействию на заключенного, подтверждает в комментарии «Новой» и доктор медицинских наук завкафедрой психотерапии Северо-Западного государственного медицинского университета им. И. И. Мечникова Сергей Бабин: «Разумеется, это очень плохо. Даже самая прекрасная музыка — хоть Моцарт, — если ее крутят весь день, имеет разрушительное воздействие. Существует достаточно много исследований о влиянии так называемой грязной звуковой среды. А тут оно возрастает, накладываясь на другие негативные факторы — изоляция, невозможность общения с близкими, невозможность уйти от этих навязчивых мелодий, сделать радио тише или выключить его. Имеют значение также индивидуальные особенности, чувствительность конкретного человека, его восприимчивость. Звук — это не безобидный фактор, он способен оказывать очень сильное негативное влияние. Последствия для психического и общего здоровья заключенного могут быть самые серьезные».

Ни одно из ходатайств Пчелинцева — об открытости процесса, об отводе судьи (уже в четвертый раз председательствующей на процессах по мере пресечения — с одним и тем же результатом), о ведении аудиопротоколирования (с его слов, «протокол предыдущего заседания очень сильно искажен и сильно отличается от реальности») — не было удовлетворено. И ему, и другим пензенским обвиняемым по делу «Сети» — Василию Куксову, Илье Шакурскому, Андрею Чернову, Арману Сагынбаеву — содержание под стражей продлено до 18 сентября.

Еще до вынесения решения Дмитрий прогнозировал такой результат:

«Закон не будет работать ни сегодня, ни на том суде, что предстоит в октябре (предположительно к этому сроку следователь Токарев готовится передать дело в суд). Люди в погонах просто выполнят приказ. У нас такая ситуация в стране, что борьба с терроризмом на всякий случай ведется с не террористами. Я по всем параметрам смотрел — нет в наших действиях состава преступления. Всё строится только на показаниях людей, которые потом нельзя будет обосновать доказательствами. Но я думаю, суду и не нужен состав преступления, чтобы кого-то посадить».

Интервью по судейской неосторожности

О том, что обвинение строится только на выпытанных показаниях фигурантов дела, заявил 21 июня и Виктор Филинков — в Санкт-Петербургском гарнизонном военном суде, где рассматривалась жалоба его адвоката Виталия Черкасова на отказ Следственного комитета России возбудить уголовное дело в отношении сотрудников ФСБ о применении пыток к его доверителю. О результатах проверки СКР по заявлениям о пытках Виктора Филинкова и свидетеля по делу Ильи Капустина, переводящей стрелки с силовиков на клопов, «Новая» уже рассказывала.

Основанное на этой проверке постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, вынесенное 17 апреля следователем Военного следственного управления по Западному военному округу Сергеем Валентовым, адвокат Виталий Черкасов просил отменить как «незаконное и необоснованное».

Военный суд в удовлетворении жалобы отказал. Иного вряд ли кто мог ожидать. Неожиданностью стала лишь открытость процесса — такое в деле «Сети» впервые. Прессе позволили не только присутствовать в зале, но и вести фото- и видеосъемку. Виктор Филинков участвовал в заседании по видеосвязи. Ее по оплошности не отключили и на время перерыва — чем и воспользовались оставшиеся в зале журналисты. 

Отвечая на их вопросы, Виктор рассказал о состоянии здоровья и условиях содержания, которые в СИЗО-6 (Горелово, Ленинградская область) «отвратительные, гораздо хуже, чем в СИЗО-3» (изолятор ФСБ, где Филинков содержался первые два месяца):

«Болею, в камере холодно. Очень маленькая камера — 8 квадратных метров. Невероятно душно, холодно при этом… Холодная вода, исключительно холодная вода. Матрасы невероятно тонкие. Спать больно на боку, на спине невозможно. У меня диагностировал местный врач остеохондроз, тем не менее ничего не предпринимается… У меня болит печень из-за обострения псориаза, мне никаких лекарств не выдают. К терапевту меня не водят. Водили дважды к дерматологу по поводу внешних признаков псориаза и один раз к невропатологу по поводу спины. По поводу больного желудка — мне кажется, у меня обостряется гастрит, — меня кормят орнидазолом, и все, больше никаких мероприятий не проводится».

Сейчас, как пояснил Филинков, он находится «на спецблоке» — с еще одним сокамерником; за последние два месяца их сменилось шестеро, проходящих по разным статьям: умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, насильственные действия сексуального характера, разбой, содействие террористической деятельности. Но серьезных проблем удается избегать:

«С некоторыми в общении проскальзывают разные намеки легкого психологического давления на тему сотрудничества со следствием, но не более того. В целом мои условия значительно лучше, чем, например, у Юлиана Бояршинова, который закрыт в камере с 140 людьми, где на него стопроцентно оказывается давление, даже если он об этом не заявляет. Даже если он не имеет возможности сказать об этом представителям ОНК или уполномоченного по правам человека ввиду того, что его снова вернут в эту камеру и снова будут оказывать давление».

Днем раньше Виктор имел возможность пообщаться с Юлием напрямую — в Дзержинском районном суде рассматривали продление меры каждому из них, процессы шли друг за другом. Очевидно, в перерыве оба фигуранта на какое-то время оказались вместе в конвойном помещении.

«Он надеялся, — пояснил Филинков журналистам, — что ОНК к нам придет в суде. Потому что, когда что-нибудь происходит на территории СИЗО № 6, здесь всегда есть оперативник или начальник СИЗО, ну и сами понимаете…»

По словам Виктора, при личном общении с другими арестантами СИЗО № 6, в том числе из камеры «1/2», где содержится Бояршинов, они рассказывали о постоянном физическом насилии и психологическом давлении на сокамерников.

«Меня держат в «заморозке», мои условия являются терпимыми. Видимо, потому, что я занял такую позицию и я у всех на слуху. А вот у Юлиана Бояршинова такой поддержки сильной нет, поэтому он сидит в большой камере, с большим количеством людей. Я уверен, что на него давление оказывается», — настаивал Виктор.

Он также успел сообщить, что никаких следственных действий с ним не проводится. Первый следователь, Геннадий Беляев, по оценкам Виктора, раздражен и зол на него (с чем Филинков и связывает ухудшение условий своего содержания — в гореловское СИЗО его перевели после заявления об отводе Беляева). Второй, наведавшийся в начале июня, «тоже повел себя достаточно некорректно, заявив, что больше он ко мне сюда не явится и что других следователей у них для меня нет», рассказал Филинков. По его словам, первые доказательства о его причастности представили лишь день назад, исключительно в виде показаний других обвиняемых, пензенских. Экспертиз по его делу не назначено.

Интервью с антифашистом было прервано опомнившимися судейскими работниками, отрубившими звук.

Мы — лед под ногами майора

Выступая в судебном заседании, Филинков заявил, что был шокирован постановлением по результатам проверки:

«Сучков Павел Валерьевич, который проводил проверку в первые 30 дней, вошел ко мне в доверие и на первом и единственном моем опросе утверждал, что он на моей стороне. Сказал, что адвокат может не присутствовать. Также он отказался взять с меня объяснения относительно того, что происходило после того, как меня доставили в УФСБ, касательно психологического насилия, которое продолжилось еще на протяжении 16 приблизительно часов. Он сказал, что это не единственная наша встреча, а всего лишь предварительная. Таких встреч со следователем больше у меня не было, в том числе со следователем Валентовым. В постановлении присутствуют чудесные истории о том, как я упал во время торможения микроавтобуса, когда меня доставляли в здание УФСБ. Следующая история была о том, как на меня напали клопы. Далее я прочитал, откуда у меня взялась ссадина в области правого лучезапястного сустава, если по отношению ко мне не применяли спецсредства, и гематома в области правой голени 2—3-дневной давности, о чем есть записи в обследовании меня 25 января. При этом следователи, проводившие проверку, безусловно доверяют данным опросов сотрудников ФСБ и делают вывод о том, что сведения, предоставленные мной, являются недостоверными. Данное постановление — это проявление не просто халатности, но преступной халатности. Учитывая, что проверка проводилась больше 60 дней, а попытки получить записи с видеокамер были сделаны спустя месяц после происшествия, я усматриваю сговор между ВСО СКР и сотрудниками ФСИН, УФСБ по СПб и Ленинградской области в отношении проверки. Я подал жалобу на действия следователей Валентова и Сучкова, но мне отказали, не найдя в их действиях состава преступления. Всё, ваша честь, мне нечего больше сказать».

Старший уполномоченный ФСБ Константин Бондарев (руководивший задержанием Филинкова и отдававший распоряжения о применении к нему «спецсредств») вызывался для участия в процессе в качестве свидетеля, но в суд не пришел, не сочтя нужным объяснить причину своей неявки.

К присутствовавшему в зале следователю Валентову у судьи Федора Зайцева вопросов не возникло. Зато их было немало к Филинкову: почему тот никому не доверял, сразу не заявил о насилии и чем вообще он так отличился, что именно к нему потребовалось применять пытки? Виктор парировал: не только ко мне, но и к другим обвиняемым по делу «Сети» — Пчелинцеву, Шакурскому, даже к свидетелю Капустину. Но судья заявил, что не о них тут речь и вообще он таких не знает.

Адвокат акцентировал внимание на следующих обстоятельствах.

Свыше 30 часов его доверитель пребывал в непонятном статусе — будучи фактически лишенным свободы с момента задержания в аэропорту (23 января, около 20 ч), Филинков по рапорту Бондарева значится задержанным 24 января в 21 ч 35 мин на Шпалерной. А следователем Беляевым в протоколе указано, что Филинков задержан 25 января в 00 ч 15 мин. При этом, подчеркивал Черкасов, и ЕСПЧ, и Конституционный суд РФ в своих решениях считают фактическим задержанием момент физического лишения свободы.

По заявлению Филинкова, именно в эти «выпавшие» сутки с лишним к нему применялись недозволенные методы дознания с целью принуждения к самооговору в совершении тяжкого преступления. Но правовая оценка этих обстоятельств следователем не была дана, настаивал его адвокат.

Однако Федор Зайцев рассудил, что они и не подлежали оценке — поскольку ни Филинков, ни его адвокат об этом якобы не просили. Хотя Виталий Черкасов утверждает обратное — соответствующие ходатайства и жалобы направлялись с конца января. Суд в своем решении указал на возможность подать новое обращение по данному поводу, однако заявители едва ли ею воспользуются: по словам Черкасова, он не видит смысла продолжать игру с заранее известным результатом.

Не были приняты во внимание и другие его доводы: следователь не назначил судебно-медицинской экспертизы Филинкова, не были оперативно изъяты и приобщены видеозаписи и различные улики, включая окровавленную одежду Виктора, не был осмотрен микроавтобус, где также могли быть следы его крови, не исследовались звонки участвовавших в его задержании сотрудников УФСБ, не направлялся запрос операторам о предоставлении детализации и билинга по использованным ими номерам. Также не дана оценка действиям сотрудников УФСБ по доставлению Филинкова в городскую больницу № 26 для его принудительного освидетельствования — когда тот официально еще не считался задержанным. Не исследованным осталось и то, чем подкреплены показания Бондарева о том, будто он и его коллеги находились с Филинковым в больнице до 03 ч 30 мин 24 января, когда в медицинской справке зафиксировано завершение обследования к 00 ч 52 мин и прописаны его результаты.

Непосредственные исполнители распоряжения Бондарева о применении к Филинкову электрошокера вообще не были допрошены. А объяснения, взятые с некоторых свидетелей, оставляют больше вопросов, чем ответов. Так, сосед Филинкова по съемной квартире показал, будто выбросил на помойку все его вещи, включая штаны с возможными следами крови (при проведении обыска оперативники велели ему переодеться в чистое, заявлял Виктор). «По какой причине второй квартиросъемщик вздумал избавиться от этих вещей — учитывая, что он не мог знать, как долго будет отсутствовать их законный владелец?» — резонно интересовался Черкасов. Но ни у следователя, ни теперь у судьи не возникло желания углубляться в мотивы такого поведения.

Салон, как и всякое место происшествия, обязаны были осмотреть, пытались настаивать заявители. По их мнению, расположение следов крови могло опровергнуть версию сотрудников ФСБ о том, где находился Филинков при якобы предпринятой им попытке к бегству (они указывали, что тот сидел во втором ряду кресел, а Виктор говорит — в третьем, откуда проход к двери вообще перекрыт впередисидящими). Но все тщетно.

Федор Зайцев в своем отказном решении указал, что «судья не вправе давать правовую оценку собранным материалам относительно их полноты и содержания сведений, имеющих значение для установления обстоятельств, подлежащих доказыванию, поскольку эти вопросы подлежат разрешению в ходе предварительного расследования и судебного разбирательства уголовного дела».

Но чего от него ждать, если само это уголовное дело собирается на выбитых показаниях, а процесс наверняка будет закрытым?

Обвиняемые по делу «Сети» не ждут от предстоящего суда ни объективности, ни беспристрастия. Им остается только верить, что их попытка сопротивления произволу не окажется напрасной.

Из письма Дмитрия Пчелинцева:

«Если проиграем мы, то проиграют все. Оттого я ощущаю куда бóльшую ответственность. Но если будем распяты все-таки, то это все равно скорее шаг вперед. Как бы там ни было, в масштабе вселенной сейчас вообще ничего не происходит. Посмотрим, что будет дальше».