«Думал, что режим падёт раньше». Политзаключённый Сергей Рыжов о тюрьме, борьбе и жизни на свободе
Саратовец Сергей Рыжов, осужденный за подготовку теракта в Саратове в 2017-м году, полгода назад вышел на свободу. Осенью 2017-го года он стал одним из сотен задержанных в России по делу «Артподготовки»: по версии следствия, Рыжов планировал захватить правительство Саратовской области, главпочтамт и взорвать Театральную площадь. За шесть лет его заключения мир изменился. Как он сидел, а теперь живет на свободе, бывший политзаключенный рассказал корреспонденту «Окна».
Сергей Рыжов, его жена Наташа и Наташин сын от первого брака живут теперь в квартире, принадлежавшей маме Сергея, Ларисе Владимировне. Она не дождалась освобождения сына, умерла в июне 2021 года – сердце не выдержало.
Квартира мамы Сергея не отошла государству только благодаря усилиям Наташи, тогда еще невесты политзека, сидевшего в самарском СИЗО.
– Если человек в списке экстремистов и террористов Росфинмониторинга, он, фактически, изгой, – говорит Наташа Рыжова. – Когда я занималась оформлением наследства, то на получение нотариально заверенной доверенности я убила несколько месяцев. В Самаре пришлось обращаться в нотариальную палату с жалобой, потому что никто за Серёжино дело не брался. Они просто все пробивали его по базам, смотрели в компьютер и как один отвечали: нет, я не возьму ваше дело.
В Саратове было не легче. В последние два дня до истечения срока Наташа с высокой температурой оббегала несколько нотариальных контор, пока кто-то не посоветовал обратиться еще раз к нотариусу по месту прописки – он просто не имел права не оказать услугу.
– Сейчас квартира и моя, и не моя, – разводит руками Сергей. – Её никто не оспаривает, никто не может отнять. Но распоряжаться я ей не могу – ни вступить в права, ни продать, ни подарить.
Это не единственное ограничение, которое налагает на Рыжова «тяжкая статья», по которой он отбыл положенный срок. Судимость ему снимут не раньше, чем через десять лет. Все эти десять лет он подлежит административному надзору: раз в две недели обязан ходить отмечаться в местный отдел полиции. Рыжов не имеет права участвовать в массовых мероприятиях – не только в митингах, но в городских гуляниях, например, тоже. В течение десяти лет у него комендантский час: каждую ночь – с 23 до 6 утра – он обязан быть дома.
– Они же ходят к нам каждый день проверяют, точнее, каждую ночь, – говорит Наташа. – Если мы легли вечером спать, это не значит, что мы уснем. Знаем – придут. Вчера, например, в два часа ночи пришли. Иногда по четыре-пять ночей не приходят. После того, как Навальный умер, стали каждую ночь приходить.
– Проверять меня приходят все подряд, – объясняет Сергей. – Бывают в форме, бывают не в форме. По ним видно, что им неохота ко мне таскаться, тем более, этаж высокий, а лифта нет. Помахать из окна – мол, вот он я – нельзя. Я должен расписаться в бланке, а они это на видеорегистратор снимают.
Семья живёт уединённо и очень тихо. На старом полированном столе, на котором когда-то Лариса Владимировна раскладывала старые фотографии и письма от Сергея, в вазах стоят опавшие цветы. Наташа не выбрасывает стебли, пока они зеленые, даже если сами цветы опали – «они же ещё живые». Цветы Сергей подарил ей на вторую годовщину свадьбы – 16 февраля.
– Правда, праздника не получилось, – говорит Наташа. – Днём мы узнали, что в тюрьме погиб Алексей Навальный.
В 2011-м году, на волне общероссийских протестов, Наташа увлеклась идеями Алексея Навального – борьбой с коррупцией, верой в прекрасную Россию будущего. Её, как и Сергея, привлекала уличная политика. К 2017-му году Рыжов стал достаточно заметной фигурой в саратовской политической тусовке. Поэтому однажды они познакомились на одной из «прогулок свободных людей», которые Сергей организовывал. Стали общаться, иногда вместе вели передачу на ютуб-канале «Островок свободы».
Когда Сергея арестовали, Наташу привлекли свидетелем по его делу. Она тоже пережила обыски и неприятную беседу с сотрудниками местного управления ФСБ. Несмотря на это, общение с Сергеем она не прекратила. Они долго переписывались. А потом решили пожениться.
Куда приводят мечты
В 2001 году Сергей Рыжов, выпускник английской гимназии, как и другие его одноклассники, получил в подарок от школы футболку «Первый выпуск 21 века». Перед одаренным, интеллектуальным юношей открывалось множество перспектив. Единственный сын в строгой семье, он, тем не менее, всегда мог рассчитывать на поддержку родителей. Но карьера, приносящая хорошие деньги, Рыжова не интересовала. Он начал изучать самую не престижную специальность –теоретическую физику. Всерьез мечтал заниматься фундаментальной наукой, планировал поступать в аспирантуру. Но к моменту выпуска из университета передумал.
Ещё в университете Рыжов много читал, а после университета, года с 2007-го начал поглощать, в том числе, литературу националистического характера. Особенно он уважал Владимира Истархова, язычника-неонациста.
– У него мне нравилось грамотное построение идеологии, – объясняет Сергей. – Без вот этого вот «бей тех-то или тех-то». В чем-то я до сих пор им восхищаюсь.
Постепенно он понял, что его будущее – в политике.
– С одной стороны, меня привлекало прямое действие, – говорит Рыжов. – Я, конечно, как боевая единица, оставляю желать лучшего. Но тогда я видел себя как потенциального лидера, идеолога, вовлекающего в движение других людей.
Глобальной своей целью Сергей видел свержение режима. Ради этого он освоил искусство компромисса, мог договариваться и сотрудничать с представителями самых разных движений: с националистами, коммунистами, белоленточниками. А когда он пришёл к идее абсолютной трезвости для себя, стал участником «Трезвого Саратова», неформального молодёжного объединения при саратовском обществе трезвости, несмотря на то, что руководительница общества Наталья Королькова была известна пропутинскими взглядами. В рамках движения Рыжов сформировал группу единомышленников националистических взглядов (своего рода «правое крыло»). В друзьях у него была даже бригада скинхедов, сохранившаяся в городе со старых времен.
– Я быстро понял, что это не мой вариант, – объясняет он. – Они не годились для достижения целей не только потому, что не были интеллектуалами. Они в целом были несерьезными. Весь их героизм и устремления были ограничены максимум очередной попойкой и дракой между собой. Мне, конечно, хотелось другой вариант.
Рыжов признается, что образ мученика, создаваемый после его заключения соратниками, достаточно далек от реальности.
– На самом деле я не такой безобидный, каким кажусь, – усмехается он.
На региональном уровне он видел своей задачей влияние на активную, политизированную молодежь. Примерно с 2011-го года Рыжов стал активен в уличной политике – стал участвовать в «русских пробежках», потом вышел на «Русский марш». В День народного единства, 4 ноября, саратовские националисты прошли колонной по пешеходному проспекту Кирова (сейчас – проспект Столыпина).
– У нас был большой длинный баннер – почти в ширину проспекта, – вспоминает Сергей. – Я не имел отношения к организации, только участвовал. Но зафиксировал для себя: чтобы колонна с баннером смогла пройти по проспекту, с него на день убрали все рекламные конструкции, которые были установлены четко посередине улицы. Вот разве сейчас мэрия даст указание убрать щиты, чтобы дать пройти оппозиционерам? Это создавало у нас некие иллюзии, конечно.
После двух крупных протестных митингов 10 и 24 декабря 2011 года у Рыжова ненадолго появилось ощущение, что этому режиму осталось несколько месяцев. Но к 2017 году ему стало понятно, что ненасильственными методами этот режим не победить.
– При всем моем глубоком уважении к Алексею Навальному, уже тогда я не видел легального метода борьбы с путинизмом, – объясняет Рыжов. – Выборы и суды на тот момент уже не работали. Максимум, я думал, что это может получиться в виде сплава, когда за спинами мирных людей с шариками в качестве поддержки будут стоять другие люди с другими предметами в руках. Я был уверен, что мирным путём этот режим не победить. В 2020-м году я, насколько это возможно, следил за протестом в Беларуси. И тот протест режим не победил именно потому, что он был мирным. В тот момент мои устремления и устремления Вячеслава Мальцева, который вел ютуб-канал «Артподготовка», во многом совпадали. И я сделал вывод, что идти к цели будет более правильным и эффективным, находясь в этой струе.
«Ты все равно сядешь»
В 2017-м же стало понятно, что за политической активностью Сергея Рыжова следят не только соратники и местные журналисты, но и силовые органы. Первые задержания, суды, штрафы и даже административный арест, начались как раз тогда.
– Частые задержания я воспринимал как естественное течение событий, – вспоминает Сергей. – Усилилась моя борьба с режимом – усилилось и давление со его стороны. Да-да, третий закон Ньютона. Но я верил в то, что я делаю. И что революция возможна раньше, чем меня посадят.
Вячеслав Мальцев назначил дату революции – 5.11.2017. Но 24 октября 2017 года судья Октябрьского районного суда Саратова Елена Леднёва признала Рыжова виновным по статье 20.2 КОАП РФ. Очередная «прогулка свободных людей», по мнению суда, помешала культурному мероприятию – хороводу под песню «Калинка-малинка». Рыжову назначили 80 часов исправительных работ. Но он успел исчезнуть до оглашения решения.
– Я понимал, что, скорее всего, после решения суда я буду не на свободе. А перед нашим «днем Х» мне хотелось бы оставаться свободным. Поэтому в суд я пришел, но до вынесения решения я вышел из здания суда, где меня ждал один из моих соратников на машине, – вспоминает бывший политзаключенный. – Я не знал, что мной занимается ФСБ, я предполагал, что мне готовят уголовную статью. Был уверен, что меня закроют по административке, а уже туда ко мне придут следователи и предъявят мне обвинение. Я ждал свою 282-ю. Мы часто обсуждали, как будем по ней сидеть за экстремизм.
Рыжов надеялся, что он обманет полицию, спрятавшись у старого знакомого, который жил один в однушке на окраине города и никогда не вовлекался в протест. Но, поскольку им занимались органы безопасности, то плотно следили не только за ним самим, но и за его квартирой, за мамой. Когда Лариса Владимировна принесла в камеру хранения ближайшего супермаркета сумку с вещами сына, а потом отдала этот ключ тому самому знакомому, местонахождение Рыжова отследили.
– Это была моя ошибка, – говорит он. – Но я правда не думал, что так плотно пасут всех, кто со мной связан.
1 ноября 2017-го года Рыжов и его приятель проснулись от громкого стука в дверь. По стуку было понятно – это не почтальон.
– Я хотел дать сигнал своим, пошел включать компьютер, а мой товарищ пошел к двери спрашивать «кто там» и вести переговоры, – вспоминает Рыжов. – Но переговоры быстро зашли в тупик.
Силовики просто отбили дверь, одновременно с этим выдернули решетку с окна спальни и бросили внутрь светошумовую гранату. Обоих жильцов положили лицом в пол, надели на них наручники, а на голову накинули полотенца.
– Понятые и «журналисты» с камерами появились минут через пять, – говорит Сергей. – Так что за эти пять минут в квартире появилось всё то, чего там не было – всякие взрывчатые вещества и так далее. Потом нас подняли. Как ни странно, страшно мне не было. За год постоянных задержаний я поднаторел в разговорах с правоохранителями. И первым делом стал права качать. Я потом анализировал, как это поведение выглядело с точки зрения силовиков: маски-шоу, две бригады, наручники. По их версии я должен был обделаться от страха. А я вместо этого стоял и требовал от их главного его фамилию. И что самое смешное, фамилия главного была Мальцев. Я его спрашиваю: как фамилия? Он в ответ: Мальцев! У меня сделалось такое лицо – я думал, он меня троллит – «что, серьезно?». Ну, до него дошло, что я сейчас думаю, и он сам заржал.
Сергея и его товарища увезли в ФСБ. Товарища потом отпустили. А Сергея сутки держали без воды и еды.
– Я, честно говоря, довольно неприхотлив в этом плане, так что мне было все равно, – говорит Рыжов. – Потом кто-то из следаков принес мне пиццу из буфета – маленькую, завернутую в пищевую пленку. Думаю, это потому, что имя мое было на слуху. И они со мной себя вели по принципу «не тронь, не завоняет». Они ужасно не любят шум, огласку, правозащитников, которые тут же начинают права качать, журналистов, депутатов с удостоверениями, которые раньше приходили ко мне в отдел полиции при любом задержании. Параллельно как раз шло дело «Сети», и там ребятам куда меньше повезло, именно потому, что о них узнали после задержания.
До прихода адвоката Сергей молчал – сразу взял 51-ю статью. Но следователь сразу сказал: «Можешь ничего не говорить, материала по тебе много. Ты все равно сядешь».
«Для мамы это было тяжело»
В саратовском СИЗО Рыжов пробыл меньше месяца, так что успел понять лишь, что тут почитают режим. В московском Лефортово по меркам «сидячей» жизни оказалось вполне сносно. Сергея не смущал режим жесткой изоляции: в Лефортово общаться можно только с соседом по двухместной камере:
– Я глубокий интроверт, поэтому мне, чем меньше народу, тем лучше. А с соседями мне везло. Хуже было тем, кто страдал от изоляции и готов был пойти на сделку со следствием, лишь бы скорее уехать в колонию, к людям.
К тому же в Лефортово оказалась прекрасная библиотека, где Сергей пристрастился к чтению фантастики, а позже книг по психологии, эзотерике и саморазвитию. Единственное, что смущало: очень долго – полтора года – ему не давали свиданий с мамой.
– Для мамы это было тяжело, – говорит он. – Только когда следствие подошло к концу, и я стал изучать материалы дела, нам, наконец, дали короткое свидание. По телефону через стекло. Потом уже давали видеться прямо в кабинете у следователя. И следователь даже мог выйти, чтобы дать нам поговорить.
В августе 2019-го Рыжова перевели в СИЗО Самары.
– Когда меня спрашивают – «как там?» – я немного теряюсь, – говорит Сергей. – Правильно было бы сказать «везде по-разному». У каждого СИЗО, колонии есть своя специфика. Все варьируется от региона к региону. Есть режимные, где всё строго, всё чётко по закону. Там очень невесело. Например, те колонии, в которых срок отбывал Навальный, они просто такие. Эти условия не под конкретного заключенного создают. У режимных зон есть один плюс. То, что сотрудники обязаны делать по закону, они худо-бедно выполняют. А если нет, то на них можно жаловаться в прокуратуру и так далее. Прокуратура приходит туда часто, сотрудники колоний ее побаиваются. А есть зоны, где режим гораздо «либеральнее», если так можно сказать об этих местах. Там полное раздолбайство. И негласное правило у местных сотрудников – вы не трогаете нас, а мы не портим жизнь вам, сами свои проблемы решайте. И даже то, что они обязаны делать по закону, они делают очень неохотно. Самарское СИЗО – из второй категории.
Именно поэтому заключение брака между Сергеем и Наташей превратилось в неприятное приключение. Молодые люди давно решили пожениться. Когда мама Сергея умерла, брак стал бюрократической необходимостью: у законной жены намного больше прав видеться с мужем-заключенным, чем у гражданской. На то, чтобы оформить все документы и пожениться, ушло полгода.
– Из СИЗО меня направили в ЗАГС, – вспоминает Наташа. – В ЗАГСе выдали бланки для Сергея. Надо было, чтобы он их заполнил и подписал у начальства. А потом прислал мне. Эти бланки я ему отправляла раза три или четыре – в письмах и с адвокатами.
– Проблема была в том, что на бланках должен был расписаться начальник СИЗО, без его визы документы бы не приняли в ЗАГСе, – объясняет Сергей. – Подпись на документах – это одна из тех проблем, которую зэки должны были решать самостоятельно. В таких заведениях как в Самаре, по внутреннему укладу считается неправильным жаловаться на сотрудников колонии в прокуратуру в обход блатных. И тут надо лавировать и лавировать, учитывая многие интересы. И мне пришлось конкретно изучать эту тему, чтобы не попасть в неприятности. Но в итоге мы эту проблему решили.
Хуже всего было в центре психиатрии и наркологии им. Сербского, куда Рыжова через полгода после ареста привезли на психиатрическую экспертизу. Прежде, чем отправить Сергея туда, его поставили на профучет, как склонного к побегу и нападению.
– Узнал я об этом, когда меня привезли в психиатрическую больницу, – говорит Рыжов. – И я почувствовал себя прямо главарем мексиканской банды.
Сергей уверен, что «две полосы» в его дело влепили, чтобы оказать на него давление.
– Любой профучет очень сложно снять, – объясняет он. – Его ставят минимум на полгода. Механизма снятия нет. А мне через полгода его сняли по моему заявлению.
Из-за профучета Рыжова определили в одиночную палату без душа и туалета. Чтобы сходить в туалет, нужно было долго и громко кого-нибудь звать. Плюс в палате было отвратительное освещение, которое не позволяло арестанту читать и писать в сумерках или в пасмурную погоду.
– В психушке действует обратная презумпция невиновности, – усмехается политзэк. – Пока ты не признан вменяемым, ты считаешься способным на всё, что угодно: ты можешь кинуться на кого-то или только и делаешь, что размышляешь о суициде. Поэтому ты изолирован не только от людей, но и от вещей.
Поэтому в психиатрической больнице Сергею не давали ручек. Только остро оточенные карандаши. И письма оттуда он писал карандашами.
–То, что ты можешь кого-то или себя проткнуть карандашом, они рассматривают как неизбежное зло, – смеется он. – Но ручку не дают, чтобы пациент не наелся чернил. Ведь тогда его придется куда-нибудь везти, чтобы промыть желудок. А это лишний геморрой. В общем, в Лефортово я вернулся даже с радостью. Сотрудник, который меня досматривал, спросил: «Ну что, понравилось в институте Сербского? Или у нас лучше?». И я ответил – «Да».
«Когда-нибудь я напишу об этом книгу»
В Самару в августе 2019-го Рыжова перевели не просто так: там находился главный военный суд Приволжского федерального округа. Как раз тогда происходило переформатирование военных округов – Приволжский военный округ был упразднен. Главный военный суд новообразованного округа оказался в Екатеринбурге. Практически всех, кто находился в самарском СИЗО по 205-й статье, этапировали туда.
– 1 ноября 2019-го такая бумажка – о переводе в Екатеринбург – пришла и мне, – вспоминает Рыжов. – Я в тот день рано встал, сказал своим сокамерникам, что, наверное, мы вскоре будем прощаться. И мы действительно вскоре попрощались, только по другому поводу.
Сергея и нескольких его сокамерников вывели на прогулку. Прогулочный дворик в самарском СИЗО – это бетонная коробка с узкими, длинными прорезями под потолком, чтобы внутрь проходил свежий воздух. Потолок затянут сеткой. Сергей и его сокамерники играли там в мяч – у них был маленький, теннисный. В какой-то момент мяч взлетел слишком высоко и застрял в решётке.
– Один парень предложил подкинуть меня, как самого легкого, чтобы я зацепился за потолочную решетку и достал мяч, – вспоминает Сергей. – Разумнее было бы сесть ему на плечи и сделать это. Но тогда я об этом не подумал. Он меня подбросил, но я, естественно, ни за что не ухватился. И упал не вперед, где меня страховал второй зэк, а как тот чукча из анекдота – всех перехитрил, и завалился на бок. Упал с большой высоты на бетонный пол.
Первое, что сказала медичка из санчасти СИЗО, когда два зэка на руках притащили третьего, у которого была неестественно вывернута нога: «Ты симулянт, иди отсюда». И посоветовала Рыжову полежать – само, мол, пройдет.
В течение пяти дней он честно лежал в камере, вывернутую на бок ногу поднимал руками, до туалета добирался с помощью сокамерников и такой-то матери. Потому что опираться на ногу не мог. К 5 ноября стало понятно, что само не пройдет.
– Когда-нибудь я книгу напишу про тюремную медицину, – смеется Сергей, вспоминая те безрадостные месяцы. – Если в самарской тюремной больнице, так называемой девятке, все, что есть в неограниченном количестве – это зеленка, то в санчасти СИЗО, наверное, и зелёнки нет.
На пятый день после падения сокамерники снова притащили Сергея в медчасть. Наехали на тамошнюю медичку. Попросили сделать снимок. Рентген-аппарата в СИЗО нет, зато есть флюорографический, чтобы выявлять туберкулёзеных.
– Флюрой можно сделать снимок, но аппарат на высоте груди и не двигается, так что просветить ногу можно только в прыжке, – смеется Сергей. – Меня снова поднимали мои сокамерники, и только раза с десятого удалось сделать снимок. Как только медичка увидела, что там перелом, у нее вытянулось лицо.
Рыжов утверждает, что сотрудники ФСИН не любят «двестипятников» – часто это политические дела, достаточно громкие, с хорошей адвокатской и общественной поддержкой. Поэтому он даже не удивился, что его срочно этапировали в «девятку», самарскую тюремную больницу, где в первый раз Сергей непрерывно пролежал семь месяцев.
– Тюремная больница – это особая история, – говорит Рыжов. – Чтобы туда попасть, надо как минимум умирать. Но и там тебе, скорее всего, не помогут. Например, в хирургическом отделении практически никогда не было шовного материала. Зэки-санитары рассказывали, что наблюдали, как хирург во время операции бросала пациента на столе и бежала листать учебник, чтобы понимать, что ей делать дальше. В отделении терапии долгое время не было терапевта. Давление вам мерил окулист. А туда же везли всех – и с инсультом, и с инфарктом, и с сахарным диабетом. При мне там умирали часто, иногда на соседних шконках. Но в целом и контингент там… Основные обитатели «девятки» – вездеходы, зэки, которые уже не в первый раз сидят. Там практически у каждого гепатит С, ВИЧ, у некоторых туберкулёз. Обычная жизнь такого «вездехода» – вышел, укололся, украл – в тюрьму. В Самаре практически все зеки наркозависимые. Они даже гордятся тем, что Самару с 80-х годов называют «маковой головкой».
Перелом у Рыжова, как утверждали врачи, был без смещения. Ему всего-то и требовалось – несколько месяцев лежать. Но перелом так и не сросся. На его месте образовался «ложный сустав» из соединительной ткани и отломков костей. Нога, ставшая короче на пару сантиметров, была неестественно вывернута.
– Идеальным вариантом для сотрудников тюремной больницы было бы, как только я встал на костыли, сплавить меня в СИЗО, чтобы меня поскорее осудили и отправили в лагерь, – объясняет Рыжов. – Из лагеря на операцию по замене сустава я бы уже не выбрался. А в каждой колонии есть инвалидные бараки – там сидят зэки без ног, на костылях, в инвалидных колясках. Мне бы присвоили группу и списали бы в такой барак.
Сергей, его адвокаты, его мама решили добиваться проведения операции. Замену тазобедренного сустава делают только в гражданских больницах. Даже те, кто на свободе, ждут квоту – это дело не быстрое. Срочно её могут сделать только за свой счёт.
– Мы готовы были даже на это, – говорит Сергей. – Мои соратники объявили сбор средств. Но тут начался ковид. И мне стали отказывать в операции, ссылаясь на то, что «никому сейчас не делают плановых, даже свободным людям».
Добиваться разрешения на операцию Сергею пришлось несколько месяцев. По совету адвоката, Рыжов стал жаловаться на мучившие его невыносимые боли. Но руководство СИЗО жалобы игнорировало, а сотрудники колонии, перевозившие заключенных в суд, пригрозили занести Рыжова в автозак на руках, если будет упираться.
– Им было пофигу, болит у меня, не болит, – разводит руками Рыжов. – Главной их задачей было доставить в суд всех зэков по списку. Суды, мы, конечно, старались затягивать из-за моих якобы невыносимых болей, которых на самом деле не было.
– А мы тут всерьез переживали, что он ползает и мучается от боли, – говорит Наташа. – Мы не знали, что это не так. Но я понимаю, что так было нужно. Иначе Сергей остался бы инвалидом.
Военный суд (в Самаре осталось его присутствие, в котором, по словам Рыжова, судили полтора человека в месяц) выслушал аргументы защиты, услышал мнение сотрудника прокуратуры, что он, мол, не против отложить заседание до операции, «ведь мучается же человек». Но на всякий случай, судья сделали запрос в медицинскую часть СИЗО, чтобы сотрудники подтвердили наличие или отсутствие у Рыжова болей. И это сыграло Сергею на руку. Сотрудники медсанчасти, в силу своей некомпетентности, не могли дать точный ответ, поэтому решили не отвечать совсем.
– Надо понимать, что военный суд все там боятся, – объясняет Рыжов. – А тут какое-то СИЗО его игнорирует. Судьи, конечно, рассердились: ах, ну раз так – отправляйте его «на девятку». А мне только того и надо было.
Больница всё равно пыталась избавиться от проблемного пациента, и Рыжов подал на нее в суд. Суд, конечно, проиграл – в России. Но его адвокат Светлана Сидоркина довела дело до ЕСПЧ, который признал нарушение права Рыжова на медицинскую помощь.
– В какой-то момент в девятке меня стали спрашивать: «Рыжов, ты кто вообще такой? Нам из-за тебя звонят такие люди, которые никогда сюда не звонили», – смеется Сергей. – В больницу стали звонить из «главка», спрашивать, почему мне не оказывают помощь, хотя обычно верхушка ФСИН не вступается за политических. Москва спускала вниз директивы с требованием разобраться. Наверное, когда меня осудили, и я уехал из Самары, там все перекрестились.
Вмешательство помогло. Операцию по замене сустава Сергею провели по квоте. И только потом начался суд.
«Вход в политику закрыт»
В первое время Рыжов не очень переживал, какой срок ему дадут.
– Мне было пофигу, – говорит он. – Я думал, что режим падет раньше. Поэтому относился ко всему с изрядной долей юмора и оптимизма. Я думал, что никаких «качелей» не будет. Сколько запросит прокурор, столько мне и дадут. Я ожидал, что это будет 6-7 лет строгого режима. Прокурор запросил 10,5. Это было неожиданно и необоснованно. По моим статьям технически максимум – это 11 лет и три месяца. Одна из статей у меня была 222.1 – хранение взрывчатки. За нее можно получить от нуля до пяти, а мне по ней запрашивали четыре. Чушь какая-то. Пять дают, если у тебя ящик с гранатами нашли, фугасы противотанковые, а мне четыре за кусок мыла, который даже не мой?
В итоге суд определил наказание Сергею – шесть лет строгого режима, четыре из них он на тот момент провел, скитаясь по российским СИЗО. Через полгода, сразу после проигранной апелляции Рыжов уехал в исправительную колонию №16 города Салавата в Башкирии. Где и досиживал оставшиеся полтора года.
– В плане ФСИН Башкирия – регион печальный, так исторически сложилось, – рассказывает Рыжов. – Но в ряде зон, включая ту, где я отбывал, всё было по-другому. До 2013 года там был жуткий ментовской беспредел, но после того, как в 2013-м году группа зэков «вскрылась» (вскрыли себе вены – «Окно») прямо на плацу, откровенного беспредела уже не было. Но был жёсткий режим: всё по правилам внутреннего распорядка. Потом удалось полностью «разморозить» зону. Поэтому году в 2015-16 там было, как шутили некоторые зэки, «лучше, чем на воле». Постепенно менты снова стали «закручивать гайки», когда я там был – уже была не такая вольница, но весьма неплохо.
Около десяти месяцев Сергей работал в колонии на «промке» – там зэки из дерева делают ширпотреб: нарды, подвески и т.д. Часть изделий делается на заказ для сотрудников колонии, часть выносится в зону.
– Нет, не на продажу, – смеется Рыжов. – Товарно-денежные отношения на зоне не приветствуются, это называется «барыжная тема». Нельзя сказать – купил, продал. Можно: ты мне что-то сделал, а я тебя отблагодарил. По сути то же самое, но надо тонкости общения понимать. Я эту тему там плотно изучал. Это было необходимо, чтобы не попасть в плохую ситуацию.
День освобождения – 31 октября 2023 года – и Сергей, и Наташа помнят очень хорошо. Каждый – со своей стороны стены.
– Я приехала к 11 утра к воротам колонии, потому что отпустить его обещали в 11, – вспоминает Наташа. – Но проходит 15 минут, потом 20, потом полчаса, а его всё нет.
Она боялась, что мужа заново арестуют и осудят на новый срок, как математика и анархиста Азата Мифтахова.
– В этот день была мерзкая погода, – говорит Сергей. – С неба шли непонятные осадки – снег, дождь, под ногами лужи, слякоть. Я свою куртку отдал, вышел из барака в футболке с коротким рукавом, штанах робовских. В руках – огромный баул с письмами. За то время, пока я был в заключении, мне пришло порядка тысячи писем. И я всех их сохранил для будущего музея революции. Я думал – добегу. А территория колонии большая. И вот я иду, иду по лужам, на голове корка льда, в руках сумка, которую надо беречь от воды – там же бумага. А территория все не заканчивается. Но потом всё-таки дошел до здания, через которое был выход на улицу. И только там мне отдали одежду, которую передала мне Наташа.
Супруги добрались до Уфы, переночевали на съемной квартире. Утром до поезда успели съесть по пицце и прокатиться на чертовом колесе. Всё это время Сергея проверяли – где он остановился, сел ли на поезд, точно ли покинул регион. Такие же проверки продолжились и в Саратове.
Сергей постепенно привыкает к той свободе, которая ему положена после отсидки по тяжкой статье. Наташа переучивается на психолога. Особых планов на будущее ребята пока не строят.
– Шока после моего возвращения на свободу не было, – говорит Рыжов. – Все те новости, которые должны были меня потрясти, потрясли меня еще в заключении – письма до меня доходили, я не сидел в ШИЗО, как многие политические. Какого-то предчувствия надвигающейся катастрофы в последние месяцы 21-го года у меня не было – мы готовились к апелляции, очень боялись, что сорвется свадьба – а она могла сорваться по любой причине. 15 февраля 2022 года у меня прошла «апелляшка», срок мне не ужесточили, хотя пару лет могли докинуть легко. 16-го мы поженились – это прямо нервная была неделя. А через неделю началось.
Основным источником информации в камере для всех зэков был телевизор. И 22 февраля, после показа в эфире заседания Совета безопасности РФ, на котором в состав России были приняты так называемые «ДНР» и «ЛНР», Рыжов понял, что дело движется к чему-то большому и ужасному.
– Несколько дней я находился в состоянии шока, – вспоминает Рыжов. – В камере не было единомышленников и даже поговорить о происходящем было не с кем. Но СИЗО – не то место, где можно позволить себе депрессовать. Если в 2021-м году, когда Алексей Навальный вернулся в Россию и к нам в камеры стали доходить слухи о массовых протестах, у меня был еще некий всплеск надежды, что что-то в се-таки получится, то после февраля 22-го года таких надежд не осталось.
Сейчас Сергей говорит, что политических амбиций у него практически не осталось. Но не потому, что он отсидел срок и тюрьма изменила его самого. А потому, что очень изменилась страна.
– Тогда, в 2017-м, у меня было понимание, что я могу принести своей протестной деятельностью хотя бы какую-то пользу. С высоты нынешних времен я отдаю себе отчет, что тогда я был чрезмерно наивен. Но все-таки вокруг было больше свободы, и было подобие шансов на перемены. И та протестная деятельность, которую ты ведешь, по крайней мере, не совсем бесполезна, – объясняет он. – Участие в политике было вопросом личной смелости, личной готовности рискнуть. Сейчас абсолютно точно понятно, что вход в политику, особенно, для таких как я, за кем следят в десять глаз – закрыт. Я даже полшага не успею сделать и сразу вернусь туда, откуда приехал полгода назад.
Но я хочу сказать, что разочарование у меня не только в российском обществе. Но и в мировом. Есть ощущение, что и лидеры мнений, и общество – люди в передовых странах – то ли недопонимают ситуацию, то ли не хотят уступать ни цента своего комфорта сегодня. А из-за этого завтра потери мирового сообщества будут значительные. Многие сильные мира сего продолжают играют в двойные, тройные игры с такими режимами как путинский. Одной рукой они борются с ними, другой – подыгрывают и даже оберегают. Почему? Боятся причинить дискомфорт собственным избирателям?
– Например?
– Например, официальная легализация режима. То, о чем говорила теперь уже вдова Алексея Навального – Юлия. Когда, если не сейчас, после так называемых выборов, совпавших по времени с убийством Навального, можно было радикально сказать «нет» этому режиму хотя бы на уровне его непризнания. Отказать в легитимности по этим причинам. И ведь голоса такие раздавались. Но, к сожалению, на официальном уровне, на самом высоком уровне мы этого так и не услышали. И вряд ли услышим.
